Утро понедельника

        Они не виделись уже несколько лет. Расставаясь, они обещали друг другу остаться друзьями, часто встречаться, созваниваться, но… Конечно, он забыл её. А она… не в её правилах навязываться кому-то. Даже Эдику. Особенно Эдику...

        Тогда, в молодости, ей казалось, что в мире нет ничего крепче их любви. Никого счастливее их двоих. Она даже в тайне жалела своих друзей и подруг, ведь никто из них никогда не переживал и не переживёт такого счастья. Счастья абсолютного понимания. И ничто никогда не в силах разрушить эту связь.
        Разрушила она сама.
        Абсолютное понимание подразумевало постоянный обмен информацией на мысленном, невербальном уровне. И полную свободу отношений. Хотя на практике полной свободой пользовалась только она. У него не было потребности встречаться с кем-то ещё. Он любил её, свою девушку, и всё. "И всё" казалось ей ограничением, рамками, в которые общественная мораль совершенно напрасно пытается втиснуть свободный дух.
        Они понимали друг друга с полувзгляда. Слова уже давно были не нужны. А слова – это то, что она любила сильнее всего. Как выяснилось – сильнее Эдика и самой себя. Каждый день она ждала, что кто-то ещё придёт и услышит её. Услышит всё то, что она уже давно сказала Эдику, после чего Эдик навсегда застыл, обратив к ней полный неземной любви взгляд. Свершившись как факт, единожды став абсолютным, понимание связало их окончательно. А так хотелось снова, хотя бы ещё раз пережить этот волнующий момент установления коннекта...
        И тогда Судьба подарила ей Романа. Она вспомнила, как искренне радовалась впервые, осознав, что теперь в её жизни есть Роман. Он просто однажды появился из ниоткуда и набором знакомых ей жестов выразил готовность к Игре. Она часто встречалась с другими мужчинами в рамках Игры, но всегда знала, что вернётся к Эдику. Просто потому что он – её жизнь, и по-другому она не мыслила. Есть Игры, а есть Эдик.
        Но Роман... Внезапно он тоже стал больше чем Игрой. Заигравшись, она даже не заметила этот момент, пропустила его, как вратарь пропускает гол. А потом – всё, "1-0" не в вашу пользу. Ещё вчера она не могла даже представить, как это – любить кого-то кроме Эдика, и вдруг наступило сегодня. А сегодня она полюбила другого.
        В одночасье он заполнил её дни, её ночи и её мечты. Она просыпалась с его именем на губах и засыпала с его образом перед глазами. Эдик был рядом, невесомо, ненавязчиво, готовый поддержать в любую минуту словом, взглядом, молчанием, во всём, даже в этой странной любви не к нему. Но он уже не мог дать ей всего, в чём она нуждалась. Потому что теперь ей был нужен Роман...
        Роман с Романом развивался стремительно и беспощадно. Игра, в которой она любила его, другого человека, не Эдика, незаметно и внезапно стала её жизнью.
        Спустя много лет она стала считать эти дни самыми страшными в своей жизни. Тогда же они казались самыми счастливыми. Она начала вести двойную жизнь: утром – как ни в чём ни бывало улыбаться Эдику, мысленно смеясь над его неведением, вечером – таять воском в обжигающе-насмешливых глазах Романа, с замиранием сердца наслаждаясь мыслью, что он читает её как раскрытую книгу.

        Они стояли, обнявшись, на набережной, сквозь бегущие волны и пролетающие мимо машины глядя, как всегда пристально, в души друг друга. На плечи падали пушистые тёплые хлопья последнего мартовского снега.
        - Я... люблю тебя.
        Он всегда говорил ей это. С первого дня их знакомства. Так часто, что слова давно обесценились, утратили первоначальный сакральный смысл, став просто приятной присказкой. Но сегодня он произнёс их иначе. Нерешительно или... неуверенно?
        - Да. И я тебя.
        Он помрачнел и на несколько минут ушёл в себя. Она встревожилась. Как будто всепонимание на мгновение покинуло их. Вышло покурить.
        - В чём дело, Ром?
        Его глаза сузились, в них промелькнула странная жёсткость.
        - Тебе легче. У тебя есть запасной аэродром.
        "Запасной аэродром? О чём он говорит? У меня – запасной аэродром? Эдик?!!"
        Нелепость заявления словно ошпарила её кипятком. В первую секунду хотелось рассмеяться и крикнуть: "Нет! Эдик не аэродром! Он – моя жизнь, я люблю его!" Но она тут же застыла, испугавшись, что чуть было не произнесла это вслух. Она любит... но ведь Романа она тоже любит. Неужели пришло время сделать выбор?

        "Я всё скажу ему... Сегодня же... Нет, лучше утром в понедельник, чтобы потом сразу уйти на работу и не видеть, не слушать, не объяснять... не оправдываться... не передумать..."
        В понедельник мы начнем новую жизнь.
        В понедельник мы навсегда оставим за спиной старую.
        В понедельник всё будет иначе. Всё будет хорошо.
        Только бы не тряслись предательски губы, только бы не прокралась в душу предательская мысль, что лучше бы никогда не настало утро понедельника...

        Но утро понедельника настало.
        И в пьяных слезах нелепого, неправильного расставания утонули пять лет жизни с любимым, которого, даже покинув, она так и не смогла разлюбить. И едкие порывы раскаяния, задавленные малодушными оправданиями даже не перед ним - перед собственной совестью.
        - Прости... - слёзы беспомощно сползали по щекам и капали на его руку, неправдоподобно бережно, всепрощающе жестоко и несправедливо нежно лежащую на её плече. Он... утешает её?
        - За что? Так жизнь сложилась... Ты ведь любишь...
        - Я сломала тебе жизнь.
        Как можно говорить "прости" тому, кому ломаешь жизнь? Он горестно усмехнулся, покачал головой.
        - Ты себе её сломала...
        Нестерпимая жалость к Эдику помешала ей услышать последние слова. А они оказались пророческими.

        И вот, прожита целая жизнь. Жизнь, которая должна была быть прожита только с ним. Печали и радости, трудности и победы на двоих. Теперь он счастливо женат. Она никогда не общалась с его семьёй, но знала, что он точно женат счастливо. Потому что иначе он не мог, он сам был слишком светлым, слишком солнечным, он умел любить, быть счастливым и делать счастливыми тех, кто рядом. Он умел видеть счастье. Она так и не научилась...
        Жизнь с Романом тоже не получилась. При ближайшем рассмотрении они оказались абсолютно несовместимы. Куда испарилось всепонимание, никто так и не понял, как не понял Роман и её внутренней свободы, которую она декларировала всю жизнь. Не оценив внутренней свободы, он попытался задушить свободу внешнюю, устроив ей сцену ревности в первый же месяц совместной жизни. Она была слишком гордой и независимой, чтобы терпеть рядом с собой собственника и, после нескольких истерик и неудачных попыток объясниться, он хлопнул дверью, а она не пошла за ним. На этом дуэт Фантома и Кристины неромантично и некуртуазно распался.
        Счастье было подобно вспышке. Она так любила, что ради Романа была готова на всё. Готова принять его Игру и его правила. Готова навеки отказаться от собственной жизни и последовать за ним на край света. Готова умереть… Но оказалось, что прожить всю свою жизнь она была готова лишь с Эдиком… Дуэт Фантома и Кристины красив на сцене. В реальной жизни Кристины всегда выбирают Раулей. Она поняла это слишком поздно, когда место рядом с Раулем уже заняла другая Кристина. Свято место долго не пустует...

        Прошли годы. Не слишком много, для того, чтобы забыть его, но слишком много для того, чтобы пытаться возобновить общение, позвонить, расспросить о прожитом. Слишком много пролитых слёз и бессмысленных попыток заглушить жалость к себе философскими рассуждениями и житейской мудростью. Слишком много бессюжетных романов, имеющих единственную цель – доказать, что не он, не Эдик, лучший мужчина во всём мире и не он один мог бы сделать её счастливой. Слишком много неудачных попыток начать жизнь заново без него.
        И всё же, они встретились. Она так часто представляла себе эту встречу, что случайно увидев его, совсем не удивилась. Не удивилась и тому, что он почти не изменился со времен их юности. Только бывший бесконечно родным взгляд стал непроницаемым. Её и не её Эдик, спустя годы смотрел на неё без прежнего обожания, но тепло и приветливо. Он тоже был рад встрече.
        С тех пор они стали иногда перезваниваться, общаться как старые друзья. Ей постоянно казалось, что вот-вот должна промелькнуть остро-ностальгическая искра, столкнуть их снова, опять переломать всю жизнь и, наконец, собрать её правильно. Но эта мысль, казавшаяся ей такой очевидной, ни разу не посетила его. Странно непривычно и неприятно было осознавать, что он держит её на расстоянии, не давая приблизиться. Старые институтские друзья, не больше и не меньше. От этого хотелось кричать, выть, заходиться в истерике, но она копировала его бесстрастное приветливо-непроницаемое лицо, изо всех сил надеясь, что, может быть, и у него это не лицо, а лишь маска.
        Мы всю жизнь играем в Игры. Большие и маленькие, забавные и жестокие. Пишем сценарии и утверждаем на роли актёров, не задумываясь, что у актёров тоже могут быть свои сценарии. Сценарии, не включающие нас, режиссёров. У неё не хватало фантазии вообразить – как это Эдик, её Эдик, от пяток до кончиков ушей её, больше её не любит, и места в его жизни для неё больше нет. А ведь когда-то она была всей его жизнью. Теперь он чужой...

        - Познакомь меня со своим сыном.
        Эдик долго не знакомил её ни с сыном, ни с женой, и вообще старался обходить эти темы в разговоре. С удовольствием рассказывал о работе, о новых проектах, предавался воспоминаниям об институте и общих друзьях, но о семье и об их прошлых отношениях не говорил никогда.
        - Хорошо.
        Он долго молчал, прежде чем ответить. «Решал для себя, не опасна ли эта встреча для его семейного покоя?» – гадала она. Или просто не видел смысла допускать её в свою жизнь. Он забыл её. Перелистнул. Она тоже чужая, но она чужая ему в несущественном, не болезненном смысле, совсем не так, как стал для неё он – неестественно, нестерпимо, невыносимо чужим.
        В гости к Эдику она собиралась как на войну, решительно, мрачно, всерьёз. И все же, руки слегка подрагивали, когда она доставала из шкафа подаренную им в институтские годы длинную шерстяную юбку, раскладывала её на кровати, примеряла, снимала, убирала в шкаф и снова доставала. Она так и не решилась надеть её, о чём жалела всю дорогу – ведь он наверняка не придал бы этому значения, не уловил намёка, а в душе, возможно, шевельнулось бы тёплое воспоминание. Впрочем, она была уверена, что, скорее всего он вообще бы ни о чём не вспомнил.
        "Только искренне, доброжелательно, не слащаво!" - заклинанием повторяла она, поднимаясь в лифте. Она ничем себя не выдаст, общаясь с его женой, возможно, даже сумеет понравиться ей. Нравиться она умела всю жизнь. Мужчинам. Женщинам. Всем.

        Однако сразу нравиться жене Эдика ей не пришлось. Жены не было дома, Эдик встретил её вдвоём с сыном. Маленький мальчик, лет шести, очень похожий на Эдика на его детских, черно-белых фотографиях, которые она так любила смотреть тогда, в прошлой жизни, очень-очень давно.
        - Это Лёша. Лёша, это тётя Вета, знакомься. Наша мама ещё не пришла, она в магазине. Проходи.
        Эдик исчез на кухне. Она сняла пальто и сапоги и прошла в гостиную, сопровождаемая внимательным заинтересованным Лёшей.
        В квартире всё было не так, как, по её представлениям, должен выглядеть дом Эдика. Неужели он настолько изменился за эти годы, что смог оклеить мерзко-розовыми обоями стены гостиной, а на подоконнике расставить огромные горшки с цветами. Она никогда не любила цветы и розовый цвет... Наверное, розовый цвет любит жена Эдика. Всё правильно – теперь он прислушивается к ней и ценит её мнение. Змей ревности выполз из-под розовых обоев и занозой пристроился в области сердца. Чужой Эдик, больше не преданный беззаветно ей одной, изменил даже их общему, как ей всегда казалось, вкусу, оклеив стены своей гостиной розовыми обоями и расставив на подоконнике цветы в горшках. Чужой, незнакомый, неизвестный мужчина орудовал на кухне чашками, крича ей, что чай будет готов через несколько минут.
        Но вместе с тем здесь витал дух Эдика, дух их молодости – его и её молодости, лукаво выглядывающий из коллекции дисков, аккуратно расставленных на знакомых полках, из его школьного аттестата и институтского диплома, хвастливо красующихся среди его старых и таких знакомых книг. Закрыв глаза, она увидела те же самые книги в том же порядке, на книжных полках в доме его родителей... и там же, за письменным столом, их самих, её и Эдика, старательно готовящих курсовую работу по криптографии. Она протянула руку, коснувшись полки, и открыла глаза. Кончики пальцев упирались в картонный корешок толстого фотоальбома. Фотографии… Она обожала рассматривать фотографии, особенно их старые институтские снимки. Интересно, а есть ли там?.. она отдёрнула руку. Наверняка он убрал все её фотографии, зачем хранить в семье ящик Пандоры, тревожную память, документальные подтверждения прошлых отношений?
        Силы внезапно покинули её, и она опустилась в кресло, уставившись на ковёр, где Лёша раскладывал свои игрушки, исподтишка поглядывая на неё. Заметив, что тётя теперь смотрит в его сторону, Лёша принёс ей свою самую любимую машину на радиоуправлении и принялся увлечённо рассказывать, как она устроена. Высокий детский голос, вдохновлённый вниманием нового слушателя, приятно расслаблял и словно баюкал израненные внезапной вспышкой смятения оголённые нервы. Она поймала себя на знакомом ощущении потери контакта с реальностью, когда предметы и события, расплываясь, теряют значимость, а время течёт по иным законам. И только щебетание маленького счастливого мальчика плескалось вокруг неё лёгкими тёплыми волнами, растворившись в которых, она вдруг поняла тайный смысл его слов: "Всё будет хорошо. У этого мира есть будущее и это будущее неплохое".
        В этот миг реальность вернулась к ней. Из кухни доносилось позвякивание чашек, сладкий запах домашней выпечки и довольный свист Эдика, похожий на главную арию мюзикла Notre Dame de Paris. Лёша по-прежнему стоял рядом и показывал свою машину, но то, что он сказал ей о будущем, теперь воплотилось в нём самом, наглядно демонстрируя то, ради чего был создан этот мир.
        Стряхнув с себя оцепенение, она огляделась. Странно незнакомая обстановка, странно незнакомые запахи, странно незнакомые ощущения смутно знакомого… и незнакомого. Знакомый и незнакомый Эдик. И маленький Эдик, незнакомый... и смутно знакомый...
        И внезапно она почувствовала, что очень сильно любит этого ребёнка. Так, как если бы он был её собственным сыном.
        - А ведь ты мог бы быть моим... - прошептала она. – Ты бы мог... Мы могли бы...
        - Что, тёть Вет? – парнишка не расслышал и теперь наклонился к ней, внимательно глядя в её глаза его глазами.
        - Ничего, Лёша, ничего. Ты очень красивый! – она улыбнулась, дотронулась пальцем до его носа.
        - А почему вы плачете?
        - Я? Нет... Это тебе показалось, просто так свет упал.
        Она быстро встала и, ещё раз улыбнувшись мальчику, отвернулась к окну. Как трудно справиться с собой, но нельзя… нельзя показывать ему свои слёзы, когда жизнь уже прожита – теперь уже поздно их показывать. Но как же сложно их сдержать...

        Она проснулась, содрогнувшись от рыданий. Её окружал мрак. Безысходность нелепо потраченной жизни сдавила грудь, не давая дышать, а по лицу бежали слёзы отчаяния, горечи, обиды на себя и прошлое, которого не вернуть. Она не могла и не хотела их сдерживать. Рядом кто-то шевельнулся. Роман? Ей показалось, что она сходит с ума.
        - Ветка, ты чего?
        Его голос. Самый родной и любимый голос на свете, голос того, кто все эти годы был рядом с ней и чутко охранял её сон, того, с кем сон разлучил на много жестоких и бессмысленных лет. Через минуту она рыдала в голос, впервые с самого далёкого детства.
        - Что ты, Вет? Ну что ты?
        Он бережно стирал слёзы с её лица, но слёзы стремительно бежали по щекам и капали на его руки.
        - Эдик. Эдик. Эди...
        - Ну, успокойся. Всё ведь хорошо. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
        В предрассветных сумерках он тревожно вглядывался в её лицо.
        - Эди, я люблю тебя, Эди. Только тебя одного, только тебя. На всю жизнь.
        Она плакала и не могла остановиться. Она уже и не пыталась. Слёзы отчаяния безвозвратной потери сменились слезами облегчения, слезами счастья, потом – просто слезами.
        - Это только сон, малыш. Видишь – уже скоро утро.
        Сквозь бархатные синие шторы в комнату незаметно прокралось утро. Утро понедельника.